Владимир Ост. Роман - Сергей Нагаев

Ярычев захохотал.

Он согнулся и хохотал не в силах остановиться.

– О-о-ой, – Михаил Алексеевич наконец перевел дух. – Ну, зятек! Я тебя так и буду теперь звать – Махре, ха-ха-ха, Махрепяка. Вот ты и есть Махрепяка!

Кукин улыбался, как видно, радуясь тому, что туча миновала. Смеялись и рабочие.

Осташов с Хлобыстиным тоже смеялись в машине. И только Наводничий даже не улыбался. Не теряя времени даром, он снимал происходящее на фотокамеру через полуоткрытое заднее окно. Причем действовал осторожно, прячась от взглядов ярычевского телохранителя за фигуру Григория.

– А почему «парикмахерская», а не «салон красоты»? – весело спросил Ярычев у Кукина.

– Народ не пойдет, – ответил Иван. – Подумают, что здесь дорого, и даже не зайдут.

– Да? – Михаил Алексеевич потер затылок. – Ладно, подумаем еще. А в целом я доволен. Молодец. Ну все, я поехал. Пока, Махрепяка, ха-ха-ха!

Депутат уселся в машину (телохранитель предупредительно открыл ему заднюю дверцу шестисотого, затем аккуратно закрыл ее и занял свое место впереди).

– Как вам депутат? – спросил друзей Наводничий.

– Крутой, – сказал Григорий.

– Я был как-то на его встрече с избирателями – фоторепортаж делал, – сказал Василий. – Туда он приехал на старой раздолбанной «Волге», ха-ха-ха. А вдали от избирателей, видали, на чем катается?

– Это шестисотый мерин? – сказал Осташов. – Я их, честно говоря, не различаю.

– Ясный пень, шестисотый. Только номер у него какой-то говеный, – сказал Хлобыстин. – У нормальных крутых, там, ноль-ноль-один, или сто один, или еще как-то так. А у него – семь-шесть-два. Как у лоха.

– Не семь-шесть-два, а семь – шестьдесят два, – сказал Владимир. – Врубаешься?

– А! Точно, – сказал Василий. – Это у него калибр «Калашника».

– О, бля, какой ты у нас, Вовец, оказывается, догадливый, – сказал Хлобыстин.

Осташов не хотел развеивать это лестное мнение о себе, и поэтому несколько секунд сомневался, стоит ли говорить, что он не сам догадался про номер машины, а узнал это от Кукина, который не в меру разоткровенничался во время покупки квартиры. Но, посомневавшись, Владимир все-таки рассказал друзьям – в том числе, и о том, что Иван побаивается тестя. Побаивается, но все равно изменяет его приемной дочери. Причем, водит своих любовниц как раз в ту квартиру, которую тайно купил на деньги Ярычева при его, Осташова, посредничестве.

– Хорошая история, – сказал Наводничий. – Можно было бы ее продать.

– Да? – Григорий очень оживился. – Давай продадим. А кому?

– В том и дело, что сейчас некому. Выборы только прошли. Если б немножко раньше это узнать, тогда бы конкуренты Ярычева купили бы такой материал.

– А хрена ты молчал? – Хлобыстин пихнул в плечо Осташова.

– Да откуда я знал, что это кому-то интересно? – сказал Осташов. – Да и вообще, по-моему, бред все это.

– Желательно, конечно, было бы на видео снять, как этот Махрепяка пялит телок, – размышлял вслух Наводничий. – Вованище, ты помнишь, где эта хата?

– Помню. Да и в бумажках у меня где-то адрес должен был остаться.

– Ну вот, – сказал Василий. – Залезли бы туда, поставили бы скрытую камеру, сняли бы. Хотя… прав ты, Володь, это все – бред. Гораздо лучше было бы, если бы заснять самого Ярычева с проститутками, в бане – ну, как обычно. А так это не очень хороший товар под выборы. Нет. Говно это. Потому что в это говно только самого Махрепяку можно носом тыкать. А сколько с него возьмешь?

В этот момент Наводничий встретился взглядом с Хлобыстиным, и взгляд Хлобыстина при этом стал значительным.

– Ты серьезно? – спросил Василий.

– А почему нет? Интересно, сколько бабла может дать за такую пленку Махрепяка? – спросил Григорий. – Хотя бы штук шесть баксов даст? Чтоб по паре штук на брата.

– Чтобы эта порнуха не попала к его тестю, – уточнил Василий, словно видеопленка уже лежала в бардачке его «Жигулей», и остается только хорошо продать ее.

Оба вопрошающе посмотрели на Осташова.

– Вы чего? – сказал Владимир. – Это же чистая уголовщина – лезть в чужую хату. А если соседи ментов вызовут?

Григорий и Василий продолжали молча смотреть на него.

– Да и нет у него столько денег, он же обычный человек, – сказал Осташов. – Это у тестя деньги.

– Вот пусть у тестя и занимает – не колышет, – сказал Хлобыстин.

Все посмотрели в ту сторону, где находился Иван.

– Нам теперь лучше перед ним не светиться, – сказал Григорий.

В эту секунду Кукин, стоявший к ним спиной, стал медленно поворачиваться.

Все трое, как по команде, отвернулись, и Хлобыстин сказал:

– Вася, уходим.

Наводничий, быстро включив сцепление, плавно тронулся и поехал. И по мере того как Иван понемногу поворачивался к «Жигулям», машина Василия так же потихоньку от его взгляда ускользала, ускользала, ускользала, и затем Наводничий резко завернул за ближайший дом, так что лиц троицы Кукин так и не увидел. Затем Василий сделал еще один поворот и остановился.

– Ну ладно, потом еще поговорим насчет Махрепяки, – сказал он. – Мне пора на съемку. А вы куда? Пить?

– А чего пить-то? Все уже выпили, – сказал Григорий. – Вась, дай еще денег, а?

– Больше нет.

– Жмот.

– Не ля-ля ни грамма ваша телеграмма.

– Слышь, Вовец, поехали к Светику, – сказал Хлобыстин. – У нее всегда есть что выпить.

– К какому Светику?

– К подруге твоей Гальки – к какой еще?

– Она уже не моя. И пить я больше не хочу, точно тебе говорю. Вась, докинь меня до какого-нибудь метро.

– Ну и хрен с вами, зануды, а я поеду к ней. Зайду только домой, душ приму. Ну пока.

– Пока.

– Стоп, – сказал сам себе Григорий, едва открыл дверцу. – Вов, а этот твой ящик-то у меня остался.

– Мольберт? Черт, да, у тебя.

– А ты чего с мольбертом таскался? – спросил Наводничий. – Рисовал что-нибудь, ха-ха-ха, по пьяни?

– Да это все из-за тебя, между прочим, – ответил Осташов. – Уговорил меня тогда еще, давно – помнишь? – что тебе надо снимать старую Москву, и что надо, чтоб в кадре был художник с мольбертом. Вот с тех пор он на работе и валялся. А вчера уволили – пришлось, хочешь – не хочешь, забирать его оттуда.

– Ну, кстати, про старую Москву заказ никто не отменял, – сказал Василий. – Просто там, где мне съемку заказали, их шеф московского бюро надолго уезжал домой. Хорошо, что ты мне напомнил, надо ему звякнуть – может быть, им еще и нужна эта съемка.

– Ну, все, я ушел, – сказал, вылезая из машины, Хлобыстин.

Дверь за ним захлопнулась, Наводничий завел мотор и тронулся дальше.

Глава 22. Запланированные свершения

– Ну чего, Вованище, ты домой? – сказал Наводничий, когда Хлобыстин вышел из машины. – Мне на Преображенку надо. Это же где-то в твоих краях.

– Да на тачке от Преображенки до меня езды всего ничего.

– Не, я уже отвезти тебя не смогу: опаздываю – просто песец.

– Ну черт с ним, мне оттуда на автобусе до синей ветки метро, а там десять минут до «Семеновской». А чего за дело-то у тебя?

– Помнишь того следака, то есть опера, который к тебе в больницу притаскивался? Вот я его наконец уломал, чтоб он меня на задержание преступника взял. Такая живая съемка всегда продастся. Я ему за это, между прочим, пристроил его стихи в газету. Вон сзади в кипе посмотри, где-то на поверхности должна быть.

Владимир взял из кучки журналов, лежавших на заднем сиденье, газету. Это были «Экспресс-новости». На первой странице, под названием газеты, значилось: «Первый российский таблоид» – а чуть пониже была помещена фотография женщины с огромной обнаженной грудью, которую она поддерживала руками, прикрытыми полотенцем. Края полотенца, расшитые национальными русскими узорами, свисали с боков. Сжимая свои груди, женщина держала между ними высокий тонкий стакан, доверху наполненный пенистым пивом. В подвале страницы аршинными буквами пояснялось: «Мисс титя» – и уже в самом низу шрифтом помельче: «Итоги конкурса фотографий наших читательниц».

– Он для этой газеты стихи написал? – спросил заинтригованный Осташов. – Интересно, про что?

– Ха-ха, не для этой. У него просто стихи были, ну и он попросил помочь их где-нибудь тиснуть. Ну вот я сюда смог запендюрить. Правда, к этим стихам такую историю про автора сочинили – полный привет. Ну а что сделаешь? По-другому никак не хотели печатать. И так-то еле уломал – пообещал им эксклюзив в ближайшее время.

Пока Наводничий говорил, Владимир уже начал листать газету и обнаружил два стихотворения. Они находились где-то посредине номера, внизу страницы. Один стих был довольно длинным, а второй, который назывался «Обратный путь», был коротким. После пива, залитого на старые дрожжи, Осташов был совершенно не настроен воспринимать пространные тексты и поэтому прочел именно второе стихотворение.